Равнодушные - Страница 98

И, торопливо наложивши ей маленькую тарелочку и налив рюмочку рябиновки, он разрешил себе немного аллашу и с наслаждением принялся закусывать, бросая по временам ласковые взгляды на Ордынцеву.

— А ты все так же цветешь! Ты прости меня, деньги я не прислал. На днях получишь… Ах, эти дела! — досадливо морщась, проговорил он, осторожно беря ложечкой крупную холодную икру.

Анна Павловна, красивая, свежая, во всех боевых доспехах, одетая с особенной, рассчитанной изысканностью для свиданья с Николаем Ивановичем, отодвинула тарелку и, останавливая на Козельском ласковый и в то же время пристальный взгляд своих волооких, слегка подведенных глаз, проговорила:

— Положи мне pâté…Как же мы с тобой давно не видались, Ника. И как же мне необходимо с тобой переговорить… Что у тебя дома?

— Дома? Особенно ничего. Правда, была маленькая неприятность, но, кажется, это обошлось… — Он сам положил ей pâté и, несколько заискивающе вздохнув, прибавил: — Как жаль, что оба мы не свободны и связаны обязанностями…

И он заглянул ей в глаза своим обычным мягким взглядом и в то же время подумал: «Однако моя Нюта начинает портиться… Да и фон слишком много растушеван… Пора мне сбегать… А она и не знает, как мои дела плохи».

И Козельский крепко пожал и поцеловал ее руку.

— Но какие же у тебя были неприятности?

— Я тебе сейчас все расскажу. Недавно у меня был щекотливый разговор с женой. Ты ведь знаешь, она очень ревнива… Подавайте завтрак, — прибавил он, обращаясь к вошедшему лакею татарину.

— Дело касалось меня? — испуганно спросила Анна Павловна. — И как она могла узнать о наших отношениях? Не из-за той ли встречи все вышло? Благодарю тебя. Ты тогда поступил, как мальчишка! Компрометировать женщину…

— Пожалуйста, не принимай слишком близко к сердцу. Никто ничего не рассказывал… Вышло все очень глупо…

В это время лакей внес борщок в больших белых чашках, и Козельский принялся есть, придумывая, как бы удобнее успокоить свою даму, чтобы самому избавиться от сцены. Довольно их и дома. А Нюта сегодня, наверное, расположена к драме, так как он на несколько дней опоздал с присылкой обычных денег.

— Ну, так в чем же твоя глупость?

— Нюта, Нюта, ну зачем ты, родная, сердишься? — своим бархатным голосом, вкрадчиво сказал Козельский. — Такой обворожительной женщине сердиться нехорошо, и ты никогда не отравляла прелести наших свиданий…

— Но Ольга мне говорила, что твоя жена была с ней вчера неприлично холодна. Откровенно скажи мне, что это значит?

«Экая баба иезуит», — подумал Козельский и, окончив свой борщок, проговорил:

— Ну, Ольга преувеличила. Жена действительно думает, что мы с тобой близки. Все дело вышло из-за какого-то анонимного письма. Это чье-то литературное произведение вызвало в подозрительной супруге целую ревнивую бурю. И понимаешь ли, Нюта, ты уж не сердись, а благоразумие заставляет тебя на некоторое время прекратить бывать у нас. Это скорее всего успокоит жену.

Анну Павловну сразу охватило злобное чувство и на жену и на любовника, который предал ее и, из трусливого желания сохранить мир у своего семейного очага, ставил ее в оскорбительное положение женщины, перед которой закрывают двери. И в то же время ей стало страшно. Она поняла, что, раз их связь будет доставлять ему много хлопот, ему ничего не стоит бросить ее. А эта перспектива еще усилила ее раздражение, так как средств, выдаваемых Ордынцевым, никак не могло хватить на то, что она считала приличным существованием. Она почти с ненавистью взглянула на красивое, холеное лицо своего друга.

— Что же вы, Анна Павловна, не берете? — заботливо спросил Николай Иванович, когда она сделала отрицательный жест татарину, державшему перед ней серебряное блюдо. — Здесь отлично делают марешаль…

— Благодарю. У меня все эти дни нет аппетита, — сухо ответила она, укоризненно глядя, как он не спеша и внимательно накладывает себе зелень.

Как только татарин вышел, Анна Павловна произнесла, не скрывая своего раздражения:

— И неужели тебе, Ника, не стыдно ставить меня в такое положение? Я знаю, что, если бы ты захотел, ты сумел бы меня выгородить… Но теперь я вижу, как ты дорожишь нашей дружбой…

— Полно, Нюта. Разве ты за эти два года не успела убедиться в силе моей привязанности? Я, именно оберегая твою репутацию, не хочу доводить Антонину Сергеевну до крайности. Ты не можешь себе представить, на что способны эти ревнивые женщины. А ведь ты сама знаешь, что к тебе трудно не ревновать. — И он приласкал Ордынцеву взглядом.

Она заметила в его глазах знакомый плотоядный огонек, и это успокоило ее больше слов, хотя она далеко не была убеждена, что этот огонек вызван ее присутствием, а не хорошим завтраком.

— Я, конечно, сам отчасти виноват, что не сумел хорошенько скрыть перед женой свое восхищение перед тобой, моя дорогая. Но ведь за то я же и наказан. Ты знаешь, как я ненавижу сцены… А за эти дни… Эх, даже вспоминать не хочется! — болтал Козельский, стараясь заговорить свою разгневанную подругу. — Можете убрать и подать кофе и ликеры, — приказал он татарину.

Анна Павловна встала, сделала несколько шагов по комнате и мельком, не без тревоги, заглянула в зеркало. Ей надо было сейчас проверить силу своего обаяния над Козельским, и она постаралась согнать с своего лица следы раздражения.

— Не будем, Ника, ссориться. Мы так давно не были вместе. Тебе, как всегда, три куска сахару? — ласково улыбаясь, спросила она, усаживаясь на широкий диван и придвигая к себе поднос с кофе.