Равнодушные - Страница 25

«Изумляется… Точно я не могу уехать… Точно у меня не может быть своих дел! И как бы он ошалел, если б узнал, какие эго дела».

И, принимая серьезный вид, торопливо проговорил:

— Быть может, я попозже приеду… Тогда вы окончите доклад. Надеюсь, ничего экстренного?

— Ничего, ваше превосходительство.

— А если министр потребует меня — скажите, что в пять часов буду. И если спросит о записке, в которой хотят истребить казенный лес, — подайте ее министру. Там написано мое заключение… До свидания.

И директор департамента, словно школьник, вырвавшийся на свободу, торопливо вышел из своего внушительного кабинета, почти бегом спустился с лестницы, встретил такой же изумленный взгляд и в глазах швейцара и, выйдя на подъезд, кликнул извозчика и велел как можно скорее ехать домой. Там он тоже поразил Егора Ивановича и своим появлением, и приказом скорее подать черный сюртук, и торопливостью, с которой он одевался, и заботливостью, с которой он расчесывал свою черную бороду и приглаживал усы…

— Уж не предложенье ли делать собрались, Григорий Александрович? — заметил, улыбаясь, Егор Иванович.

Никодимцев весело рассмеялся, и, приказав подать шубу, почти бегом пустился с лестницы, и всю дорогу до выставки торопил извозчика, и по приезде дал ему целый рубль.

* * *

«Не приедет, не приедет!» — грустно повторил про себя Никодимцев и направился к выходу на площадку, где расставлены были скульптурные произведения.

Несколько минут он смотрел на лестницу. Инны Николаевны не было.

Никодимцев потерял всякую надежду и, грустный, стал рассматривать скульптурные произведения. «Спящий ребенок» заинтересовал его, и он засмотрелся на изящную художественную работу.

И как раз в ту минуту, когда Никодимцев не думал об Инне Николаевне, около него раздались тихие шаги по мраморному полу и потянуло ароматом духов.

Никодимцев повернул голову и увидал ту, которую ждал.

Он вспыхнул от радостного волнения и низко поклонился. Она протянула ему руку, веселая, улыбающаяся и очаровательная в своей изящной шляпке.

— И вы соблазнились выставкой. Давно здесь?

— Около получаса.

— И все еще скульптуру смотрите? До картин еще не дошли? — с едва уловимой насмешливой ноткой в голосе спрашивала Инна Николаевна.

— Не дошел.

— Так, быть может, посмотрим картины вместе? Вы, конечно, знаток в живописи, а я мало в ней понимаю.

Никодимцев снова покраснел, когда выразил свое согласие. Но он скромно прибавил, что далеко не знаток, хотя и любит живопись, и предложил Инне Николаевне начать осмотр с мрамора.

— А вам разве не надоест еще раз смотреть?

— Нисколько!

Его просветлевшее радостное лицо и без слов говорило Инне Николаевне о том, как рад он быть вместе с нею. И эта новая победа доставляла ей не одно только тщеславное удовольствие женщины, избалованной поклонниками. Она чувствовала, что Никодимцев серьезно ею увлечен, и это сознание было ей приятно.

И Инна Николаевна сказала ему:

— А ведь я очень рада, что встретила вас здесь так неожиданно! — с лукавым кокетством прибавила она.

— А как я рад, если б вы знали! — горячо воскликнул Никодимцев. — Ведь я пришел на выставку, чтоб вас увидать! — неожиданно прибавил он и смутился, сам удивленный тому, что сказал.

— И вас не остановил вчерашний визит?..

— Напротив…

— Ну, вот мы и обменялись признаниями в симпатии друг к другу… Теперь показывайте мне выставку, Григорий Александрович!

Они начали осмотр. Никодимцев, счастливый и радостный, забывший про свой департамент, обращал внимание своей спутницы на то, что казалось ему хорошим, и объяснял, почему это хорошо. У некоторых картин они стояли подолгу, и Никодимцев с удовольствием заметил, что у Инны Николаевны есть художественный вкус и понимание красоты.

Одна небольшая, хорошо написанная картина, представлявшая собой молодую, красивую женщину и молодого мужчину, сидящих на террасе, видимо чужих друг другу и скучающих, обратила особенное внимание Инны Николаевны. Она спросила своего спутника, как называется эта картина.

— «Супруги»! — отвечал Никодимцев, заглянув в каталог.

— Я так и думала!.. Взгляните, как обоим им скучно, а они все-таки сидят вдвоем… Зачем?

И Никодимцев заметил, как омрачилось лицо молодой женщины и какое грустное выражение было в ее глазах.

— Зачем? — повторила она. — Как вы думаете, Григорий Александрович? А впрочем, что ж я вас спрашиваю? Вы, вероятно, не могли бы быть в положении этого мужа… У вас ведь взгляд на брак другой… Я помню, что вы говорили…

— Но одинаково можно спросить: зачем и она сидит? — взволнованно сказал Никодимцев.

— Уйти? Как это легко говорится и пишется в романах. А может быть, ей нельзя уйти.

— Почему?

— А потому, что некуда уйти… Быть может, отец и мать этой итальянки обвинили бы дочь, что она ушла из такой виллы… И они правы, с своей буржуазной точки зрения.

— Но разве…

— Знаю, что вы хотите сказать! — перебила Инна Николаевна. — Вы хотите сказать, что лучше идти в продавщицы, чем жить с нелюбимым человеком… Не правда ли?

— Правда.

— А может быть, она уж так испорчена жизнью…

— Не может этого быть! — в свою очередь порывисто перебил Никодимцев. — Вы клевещете на эту женщину… Посмотрите: какие у нее глаза…

Инна Николаевна горько усмехнулась. Между бровями появилась морщинка.

— А посмотрите, какой у ней бесхарактерный рот… какая ленивая поза!.. Она, наверное, безвольная женщина, готовая от скуки не быть особенно разборчивой в погоне за впечатлениями… А эта терраса с вьющимся виноградом и морем под ногами так хороша! Быть может, эта женщина ни на что не способна, изверилась в себя и так привыкла к удобствам и блеску жизни, что никуда не уйдет и все более и более будет вязнуть в болоте… И, пожалуй, уйти ей — значит совсем погибнуть… Кто знает? А может быть, у нее есть дети, которые мешают уйти, если муж не отдаст детей… И все это вместе… И мало ли что может быть! Это канва, по которой можно вышивать какие угодно— узоры…